Дорогие Друзья! Я уже писал про Гельмута фон Паннвица, и в связи с героической фигурой немецко-русского генерала, упоминал хорошо известные события в Лиенце 1 июня 1945 года. Однако мне хочется, пусть и не к точной дате событий в Лиенце (трагедии это ведь не юбилеи в буквальном смысле, память о них не нуждается в «праздниках»), рассказать о трагической и величественной судьбе русского художника, скульптора, честного и доброго человека Сергея Григорьевича Королькова (1905 – 1967 гг), автора знаменитой картины «Выдача казаков в Лиенце», репродукцию которой я привожу ниже. Сергей Григорьевич сам был свидетелем многих событий, - во время Гражданской войны, в возникшем после неё СССР и на Западе. Среди его работ есть например «Расстрел учащихся ремесленных училищ в Донбасе осенью 1941 года». При эвакуации учащихся школ Трудовых резервов, эти мальчики были расстреляны сопровождавшими их сталинскими охранниками, «чтобы не попала в руки врага квалифицированная рабочая сила». Сергей Григорьевич всегда описывал «неудобные» для палачей события. Предлагаемая ниже статья В. И. Быкадорова, лично знавшего художника, с неизменным уважением описывает жизненный путь Сергея Григорьевича.
Сергей Григорьевич Корольков, 1905 - 1967 гг
«Сергей Григорьевич Корольков родился на Дону в 1905 году в Константиновской станице. Молодые впечатлительные дореволюционные годы он провёл среди чарующих воображение степей Сальского округа, где отец его служил на зимовнике у своего родственника. По рассказам моей матери - дочери старшего из братьев коннозаводчиков Ивана Яковлевича Королькова - на главном "Гудовском" зимовнике на Пасхальные и Рождественские празднования собирался многочисленный род казаков Корольковых. С ранних лет в них принимал участие и маленький Серёжа. Чуть ли не с пятилетнего возраста он никогда не расставался с тетрадью, на страницах которой с поразительным сходством зарисовывал лица присутствующей бородатой, старообрядческой родни.
Поражал не только талант к рисованию подрастающего казачонка, но также и его изу-мительная зрительная память. Мельком взглянув на объект будущей зарисовки, отвернувшись, маленький Серёжа точно и безошибочно, вырисовывал его на странице своей тетрадки. Лишь однажды попавшийся на глаза сюжет не покидал памяти будущего художника до конца его жизни. По словам близкого знакомого Королькова - Михаила Васильевича Миллера, однажды, при разговоре об отце, Корольков мгновенно, на клочке бумаги нарисовал портрет человека, виденного им мельком лишь раз, лет двадцать до этого разговора.
Казачий, ни с чем несравнимо привольный быт, беспредельные, богатые своеобразной флорой и фауной задонские степи, повседневная дружба с табунщиками-казаками, их рассказы по вечерам где-нибудь в степи при тлеющем костре навеки врезались в впечатлительную душу подростка-казака.
Из окружающего живописного мира более всего молодого казака чарует и как магнитом притягивает красота, изящность и резвость донского красавца-коня. С малых лет, также как и каждый подрастающий казачонок, он бесстрашно, задыхаясь от радости, скачет по беспредельной задонской степи. Врожденный художник внимательно изучает каждый мускул, каждую жилку, каждую привычку вернейшего своего друга-коня. Не менее внимания уделяет Корольков стремлению изучить и характер, и качества красавца задонских степей. Его восхищение и любовь к казачьему природному коню не допускала ни критики, ни сравнения.
Однажды, при разговоре с Сергеем Григорьевичем о достоинствах донской конской породы, я имел неосторожность упомянуть, что благодаря её скрещиванию с англосаксонской и арабской породами моему деду удалось достигнуть значительного её усовершенствования. С привычной ему резкостью и откровенностью, не считаясь ни с моим самолюбием, ни с всесторонне признанным знанием деда коннозаводческого дела, он возмущенно, безапелляционно заявил: "Чепуха, вздор, посторонней смесью донского коня улучшить невозможно. Посторонней кровью дончака только можно испортить, так как он из себя представляет нечто законченное, на редкость красивое и совершенное!"
Спорить с Сергей Григорьевичем было безнадежно, не только переубедить, но даже уговорить его выслушать иную точку зрения было невозможно. Бывали случаи, когда в гостях, сидя за столом, если чей-нибудь рассказ или высказывание личного мнения Королькову был не по вкусу, он вставал и уходил в другую комнату.
При проявлении Сергеем Григорьевичем полного отсутствия душевной гибкости мне всегда приходила мысль, что той же принципиальной и непоколебимой стойкостью отличались родственные ему староверы никоновских времен, казаки - Некрасовцы и многие другие казаки, во имя своих непоколебимых убеждений стойко и добровольно принимавшие мучительную смерть,или, в некоторых случаях, не менее мучительное изгнание...
Своих возлюбленных коней он изображал в напряженном, ничем не ограниченном движении, с раздувающейся на ветру гривой, с раздутыми дымящимися ноздрями и вздутыми до отказа мускулами всего, лоснящегося от пота тела. От знатоков искусства, знакомых с трудами Королькова, нередко мне приходилось слышать: "В руках Сергея Королькова, инертный кусок материи, мгновенно, даже до окончания им работы, превращается в одухотворенное, восхищающее зрителя и всегда в движении "живое" существо…
Гражданская война бесповоротно уничтожает беззаботную жизнь молодого казака. Всё привычное и дорогое, к чему неудержимо, с младенческих лет привязан юноша, мгновенно исчезает. Гибнет отец, умирает и старший брат. Непостижимо уму бедного казака и последовавшее безжалостное гонение и уничтожение Казачества. На окончание среднего образования нет никакой надежды. После Гражданской войны К. вместе со своей матерью перекочевывает в глушь устья Дона, на хутор Шмат.
В тяжелые послереволюционные годы главная задача - самому как-нибудь выжить и обеспечить мать. Благодаря крепкому телосложению, пятнадцатилетнему Сергею удаётся устроиться в рыбацкую артель.
В свободное от работы время он зарисовывает отдельные эпизоды повседневной деятельности рыбаков. Когда нет клочка бумаги, из глины вылепливает сюжеты из окружающей его природы...
Впервые его увидели в окрестностях станицы Елизаветинской в 1926 году выезжавшие в те места на этюды ростовские художники, внимание которых привлекла стоящая на берегу Дона мастерски вылепленная из глины большого размера фигура рыбака. Ещё большее впечатление на ростовчан произвели выполненные карандашом композиции, рассказывающие об участии донских казаков в различных войнах прошлых столетий. Талантливого самоучку пригласили в Ростов в популярную в художественных кругах тех лет школу Андрея Семеновича Чиненова. Хорошо знавшие Королькова живописец П. С. Келлер и график А. Е. Глуховцев довольно колоритно описывали его внешность: «В школу он пришёл в огромном тулупе, в забродных сапогах, подпоясанный кушаком из куска сети. Физически сильный, характера резкого. Его отличала большая сила воли и огромная работоспособность.
Корольков мог рисовать целый день, не уставая, а в кармане у него часто торчал кусок
деревянной ножки от разломанного стола или дивана, из которой он вырезал какую-либо фигурку».
Когда Королькову исполнилось 22 года, в Ростове состоялась его первая выставка, а вскоре его работы батальной тематики выставлялись в краевом Музее северного Кавказа.
В тридцатых годах Корольков приступает к исполнению первого скульптурного заказа горельефов на тему Гражданской войны на фасаде Ростовского драматического театра имени М. Горького. Одновременно, внутри театра, подобный заказ выполняет Александра Михайловна Дрейлинг. Несмотря на основательную разницу в возрасте, между ними зарождается обоюдное уважение, и оба скульптора полезными советами, не стесняясь и критики, помогают друг-другу в выполнении намеченной работы.
При попытке поступления в Академию художеств, природный талант Королькова был высоко оценен, но в приёме в высшее учебное заведение ему отказали, ссылаясь на его уже полностью сложившийся стиль. Проходить курс изучения, подражая существующим художественным школам и течениям, при наличии властного и непреклонного характера поступающего, преподаватели нашли нецелесообразным. По словам супруги К. - Елизаветы Ивановы, с которой он познакомился в Академии, при отказе Королькову было заявлено – «У вас, Сергей Григорьевич - свой сложившийся стиль. Учить вас нам нечему. Боюсь, что пребывание ваше в Академии принесёт один вред. То, что вы желаете выразить, вам будет легче исполнить без изучения иных, часто противоречивых художественных течений».
В тридцатых годах перед выпуском романа «Тихий Дон» М. Шолохов, в разговоре с М.Горьким, пожаловался ему, что, несмотря на всесоюзные розыски, удовлетворительного иллюстратора к роману он найти не смог. Горький ответил, что всесоюзные розыски безнадёжны, так как тема романа тесно связана с на редкость колоритным казачьим бытом, могущим быть справедливо воспроизведенным в иллюстрациях только исключительно чутким и талантливым местным жителем - казаком.
- Откуда же мне взять одаренного художника-казака? - ответил Шолохов - Кажись, Дон художниками не так уж богат!
- Ничего, нашёлся автор для романа, найдётся и достойный иллюстратор, ответил ему Горький и посоветовал Шолохову связаться с Корольковым.
Исполненные Корольковым рисунки полностью удовлетворили Шолохова. Кроме общего художественного впечатления от иллюстраций, его поразило невероятное, исчерпывающее знание художником донского коня, казачьих ужимок и т. п., но, считая себя непревзойденным знатоком казачьего быта, он не успокоился, пока, после долгого изучения всех иллюстраций, не нашёл одной маленькой неточности в сбруе коня.
Близкими друзьями они не стали, но свое уважение к творчеству Королькова Шолохов сумел высказать. На хранившемся в ростовском Музее краеведения экземпляре первого выпуска романа "Тихий Дон" Шолоховым написаны следующие слова: "Тем охотнее распишусь на этой книге, т. к. она снабжена поистине уникальными в своей правдивости и знании донского быта иллюстрациями Королькова. М. Шолохов 12.1. 1969 г."
По-видимому "корифей всех наук" (Сталин), в том числе и художественных, оказался иного мнения и иллюстрации Королькова при следующем издании исчезли и были заменены рисунками, имеющими мало общего с Донским казачеством.
Итак, в течение полувека многочисленные издания на многих языках мира, даже после присвоения Шолохову Нобелевской премии, рисунками Королькова не иллюстрировались (до 1988 г.)
Для заработка на жизнь Королькову, не переносящему никакой фальши, притворства и подхалимства, вопреки себе приходилось выполнять заказы выставочных скульптур, провозглашавших достижение социализма: стахановцев-шахтеров, доярок и рабочих. Но когда ему было предложено лепить бюст "непогрешимого отца народов" - Сталина, он упорно отказывался, оправдываясь тем, что до выполнения подобных "шедевров" он еще не дорос. Последовали допросы. Спасла Королькова найденная при обыске переписка с Шолоховым и другими неприкосновенными особами коммунистической иерархии в отрасли искусства. Королькова выпустили, но постоянная слежка беспрестанно напоминала Королькову, что его личность для властей, в лучшем случае, подозрительна.
Необыкновенную силу характера и убеждений Корольков проявил во время допросов. В архивах Ростовского УКГБ сохранился документ - собственноручно написанная Корольковым автобиография. Кроме личных данных, в ней имеются и следующая критика власти, в руках которой находилась его судьба: «Особенно возмущала меня политика правительства по коллективизации. На мой взгляд, крестьянин должен иметь индивидуальное хозяйство, ибо он по психологии своей всегда является собственником. Только совокупность подобных сельских индивидуальных хозяйств могла обеспечить благосостояние страны... мои политические симпатии были на стороне казачества, которое пострадало во время саботажа...». После подобного откровенного признания выжить под знаком красной звезды Королькову было немыслимо.
Тот факт, что Королькова, несмотря на крепкое телосложение и здоровье, власть не призывала на отбывание военной службы, явно свидетельствует, что его она считала политически недостойным доверия. Корольков же, в свою очередь, себя гражданином СССР не считал. К счастью, присягать ему не пришлось, от вступления в партию, в профсоюзы и даже от голосований, он категорически отказывался.
При эвакуации Ростова уходящие на восток поезда заполнялись членами коммунистической иерархии - заслуженными, верными слугами режима и их имуществом. Рядовому населению был отдан приказ: отступать, но как и при каких условиях предвидено властью не было, поэтому многие желающие избежать жизни при немецкой оккупации эвакуироваться не смогли. Между ними очутились и Корольковы.
При немецкой администрации Сергей Григорьевич узнал внутреннюю свободу. Не надо было врать и бояться, не надо было подстраиваться под вкусы и желания сталинской власти. Никто Королькова теперь не преследовал, как это было до войны. Зато он мог предположить, что станет потом, когда вернутся «свои» - советские войска. С пытками сталинских палачей не могли сравниться никакие «инквизиции» прошлых времён…
После Сталинградской битвы, до вступления советской армии в Донскую область, десятки тысяч уцелевших при кровавых сталинских расправах казачьих семей, лишь бы не подвергать себя новым гонениям, предпочли избрать терновый путь изгнания.
Перед уходом семьи Корольковых на Запад вместе с отступающей германской армией, не пожелавшая присоединиться к ним престарелая мать, поставив невестку перед образами на колени, велела ей поклясться, что она, ни при каких условиях не покинет её неприспособленного к житейским трудностям, непрактичного сына. Только после обещания невестки исполнить её требования, ничем не выражая внутреннего волнения, стойкая мать благословила покидающих родину детей.
Продвижение на Запад, часто пешком, длилось несколько месяцев. Многие, особенно старики и дети, не выдержав трудностей похода, отметили своими телами мученический путь изгнанников. На телегах, запряженных волами, конями, а иногда и верблюдами, покидали родной край обездоленные "враги народа". Городские жители, за неимением тяговой силы, тянули свои пожитки на своих спинах. Где-то в этом людском море, по колено в грязи, продвигалась на запад и чета Корольковых.
Большинство уцелевших после лиенцевской выдачи англичанами беженцев окончили свои дни в концлагерях северной Сибири…
Корольковым посчастливилось. Несмотря на то, что "органы" упорно охотились за Корольковым, благодаря человеческой отзывчивости и доброте, удалось избежать насильственной репатриации.
Во время оккупации побежденных Германии и Австрии в западных оккупационных зонах этих государств победителями были созданы репатриационные лагеря, где, по национальному признаку, собирались все те несчастные люди, которые, во время войны были вывезены или добровольно ушли на работу в Германию. В одном из таких лагерей, в городе Парш в Австрии, удалось приютиться и Корольковым.
По всем лагерям бесконечно шныряли так называемые "репатриационные офицеры", стре-мящиеся выловить и отправить на родину всех тех несчастных людей, которые скрывались под подделанными документами белых эмигрантов.
На Королькова советские "органы" вели особую травлю, стремясь всякими способами вернуть его в СССР, но вскоре разразившаяся "холодная война" не дала советским властям возможности довести свою акцию до конца.
Несмотря на опасность быть выданным на расправу соввласти, несмотря на трепку нервов очередными посещениями и допросами советских чиновников, жители лагеря всеми мерами стремились создать подобие мирной, целеустремленной жизни.
Во всех лагерях, расположенных в зонах оккупации западных союзников Сталина, чуть ли не с первого дня закипала общественная деятельность. В первую очередь жители лагеря организовывали церковь, а за ней - начальную школу, гимназию, детскую воспитательную организацию, театр, образовательные курсы. Недостатка в добровольном бесплатном персонале не было. Не редко бывало, что в наскоро созданном среднем учебном заведении преподавателями были бывшие профессора российских университетов. На территориях покоренной Германии и Австрии возникло множество микроскопических русских центров - маленьких "родин", где упорно воспитывалось будущее, не искалеченное коммунизмом, поколение русских детей.
В Австрии, в лагере для перемещённых лиц в городе Парш, Сергеем Григорьевичем был основан кружок изучения живописи. В нем собралось около десятка молодых художников. Между ними выделялись художники Бобринский, Попов, Черкашенинов. Много лет спустя, во время моего проживания в Канаде, при посещении С. Королькова города Монреаля, я смог убедиться, с каким уважением и любовью относился к своему учителю его бывший ученик Григорий Попов. С не меньшим почтением к Королькову относились и остальные представители русской лагерной интеллигенции. С одним из них, Михаилом Васильевичем Миллером, впоследствии, в Калифорнии мне привелось близко познакомиться и сдружиться.
Михаил Васильевич был литературоведом; по всей вероятности, его любовь к родному Дону была причиной многолетней дружбы с Корольковым. Как-то ещё в лагере Парше Корольков сунул Миллеру рукопись. Кратко, без ложной скромности, сказал: - "Прочтите! Что написано хорошо - сам знаю, но хотелось бы, чтобы и вам это было известно".
Этот рассказ касался повседневной, казалось бы ни чем не привлекающей внимания, тяжелой артельной жизни рыбаков в гирле (часть дельты) Дона. Удивленного читателя поразила изумительная память Королькова, потрясающая привязанность ко всему родному и дорогому, всестороннее понимание психологии рыбака. Но больше всего произвёл впечатление на Миллера, родившегося вблизи описываемых мест, неподдельный, невыразимо образный, рыбацкий язык казаков низовья Дона.
В конце 1948 года, благодаря поручительству родственника Николая Евдокимовича Королькова, эмигрировавшего после эвакуации 20-го года, Корольковы вместе с родившимся в 1945 году сыном Александром переезжают в Нью-Йорк. Квартиру они снимают в северной части города в том же доме, где этажом выше, жил дирижер донского хора Сергей Жаров.
Устроиться по профессии, не зная местного языка, всегда трудно. Чета Корольковых поступает на фабрику изготавливавшую разных сортов материю. Меняющаяся мода и вкус покупателей заставляет предприятие без конца менять узоры ткани. Этой унизительной для художника работой в зарубежье Корольковым пришлось зарабатывать на существование.
По словам Сергея Григорьевича, подобный труд для него - моральная мука, и единственной духовной отдушиной являются еженедельные встречи в его квартире с русскими знакомыми - представителями мира искусств. На этих встречах часто присутствуют и представители американской интеллигенции. По-видимому, благодаря местным новым знакомствам, Королькову удаётся получить несколько заказов. В это время в еженедельных выпусках журнала "Life" появляется серия зарисовок мифического рассказа – Сибирского общего восстания в концлагерях против коммунистической власти. Подобно иллюстрациям "Тихого Дона", рисунки в этом журнале потрясают своим неподдельным реализмом. На изнеможенных лицах арестантов выражены все те чувства, которыми руководится масса во время стихийного восстания. В противовес иллюстрациям "Тихого Дона", где почти исключительно воспроизведены типы Донских казаков, на этот раз в цветных иллюстрациях Королькова можно встретить представителей всех многочисленных народов, насильно загнанных коварной властью в концлагеря.
При первой моей встрече с Сергеем Григорьевичем, восторгаясь только что виденными мною замечательными зарисовками, я воскликнул, что он, находясь теперь в свободной стране, сможет дать полный ход ничем не ограниченной фантазии и творчеству. Сергей Григорьевич печально покачал отрицательно головой и произнёс: "Советская власть всеми мерами борется против проявления у своих граждан любого рода творческой инициативы. Для проведения в жизнь своих политических замыслов ей нужны покорные холопы, способные лишь на беспрекословное исполнение партийных заказов. В подобной атмосфере полностью атрофируется не только умение но даже и желание проявлять личную творческую инициативу".
Однако, С. Г. упорно боролся, стараясь неимоверным усилием воли заново воссоздать творческое воображение. В квартире Корольковых на стене висели его работы: портреты Атамана Платова и Ермака. На полке камина - бюст Жарова. Вся гостиная была заставлена вылепленными из пластилина фигурами на тему американской ковбойской героики. Я никак не мог оторвать глаз от скачущего индейца, при помощи копья стремящегося убить разъяренного бизона. Не менее потрясающее впечатление производил поединок между краснокожим с нападающим на него ковбоем. Поражала кропотливая деталь, но она ни в коем случае не отвлекала зрителя от главной заслуги мастера - необъяснимого умения из инертного материала создать динамическое чувство действия и движения.
Но для выливания бронзовых исключительных скульптур Королькова были нужны финансовые средства, которых ни у самого Королькова, ни у его знакомых не было. Вследствие нестерпимой летней жары фигуры постепенно теряли свою основную форму...
После переезда моей семьи в Калифорнию летом 1960-го года, на каникулы к нам приезжает семья Корольковых. В Лос-Анджелесе она встречает ряд своих друзей по Европе; мы посещаем студию преуспевающего знакомого художника, но, несмотря на финансовый успех последнего, на так называемое "современное творчество" Корольков смотрит отрицательно.
В послевоенные годы США охотно впускала к себе молодых людей, обладающих ручным ремеслом. Остальные категории обездоленных беженцев - представителей интеллигенции, стариков и детей могли получить визу только при финансовом поручительстве проживавших в Америке материально обеспеченных родственников или знакомых, обязующихся, в случае надобности содержать выписываемых ими эмигрантов.
Несмотря на скромность личных средств, Корольковы, всеми способами выписывают многочисленных соотечественников. Квартира Корольковых превращается в убежище, где не имеющие крова приезжие всегда могут найти крышу и пропитание.
Всем нуждающимся было известно, что Корольковы поделятся последней копейкой; воз-вращать же долг - не обязательно, т.к. никто из Корольковых упоминать о займе не будет.
Еще в первые годы житья в США. С. Г. Корольков перенёс сердечный приступ; по повелительному приказанию врачей он бросает курить, даже на Пасху не притрагивается к традиционной рюмке водки.
Сергея Григорьевича избирают председателем Ассоциации скульпторов США. Он принимает участие в реставрации Галереи знаменитых людей Великобритании.
Его работы производили большое впечатление на американцев. Особенно его памятник Ермаку. В день открытия памятника 4-го сентября 1949 года впечатлённый вице-губернатор штата Нью-Джерси, произнёс речь:
- Я совершенно уверен, что когда начнётся война против большевизма, казаки пойдут в бой бок о бок с американскими солдатами.
По этому поводу на обложке «Общеказачьего журнала» за №10 октябрь 1950 года, появилась иллюстрация Королькова: - В атаку вместе с казаками идёт американский солдат под прикрытием танков. В руке у него американский флаг.
Но, несмотря на оторванность от Родины, несмотря на многочисленные житейские трудности, работы Королькова последнего периода его жизни, может быть, ярче всего подчеркивают его редкое дарование. В эти годы все сюжеты его творчества касаются быта любимого Казачества. Как будто перед смертью художник желал в последний раз подчеркнуть свою ничем не ограниченную, никем и ничем не искалеченную безграничную любовь к народу, к которому он принадлежал.
На громадном полотне он воспроизводит щемящую сердце картину - избиение и выдачу казаков в Лиенце в 1945 году.
На ней в долине альпийских гор во время Пасхального Богослужения части британской армии, при помощи танков и ружейных прикладов, перед выдачей в руки советской власти, избивают толпу казаков, женщин и детей...
Непримиримость Королькова к советской власти была безоговорочной. На мой вопрос, не желает ли он посетить выставку в Нью-Йорке, на которой экспонируется его же работа, он ответил, что с советской властью у него никакого сношения быть не может, и своим денежным взносом валютой за входной билет субсидировать советские заграничные авантюры не намерен. В конце 59-го года в США приехал Н. Хрущев. С собой он захватил и М. Шолохова, которому было поручено уговорить Королькова возвратиться на Дон. От встречи с Шолоховым Корольков отказался.
Скончался Сергей Григорьевич Корольков от инфаркта в 1967 году в возрасте 62-х лет. Похоронен он на казачьем участке Свято-Владимирского кладбища на ферме Рова, штат Нью-Джерси.
Нет сомнения, что на похоронах усопшего многие присутствующие соотечественники почувствовали не только личную потерю редкого, верного друга, но также, что мир покидает исключительно талантливый, чуткий, человек, не преклонившийся перед ненавистной властью, невероятной воли казак, во имя своих убеждений принесший и высшую личную жертву - добровольное, мучительное изгнание...
В. И. Быкадоров,
Калифорния, США, 1992 г.
"Выдача казаков в Лиенце"
В заключение хочу добавить стихотворение, неизвестного мне автора, посвящённое событиям в Лиенце.
Путь, как песня походная вьётся,
Как припев обрывается вдруг…
Не седлать казакам, не придется
Оправлять сыромятных подпруг.
Захолонуло сердце казачье,
Не торопится, слез командир.
Кто-то шепотом вымолвил: "Сдача,
Не почетный, заслуженный мир…"
Ни кровинки в лице, ни улыбки…
На казачек и на казачат
По неведенью или ошибке
Танков двинул английских отряд
Не мерещится это, не снится,
А взаправду кидался казак
Под гремящую цепь, на бойницы,
На отброшенный немцем тесак…
Спотыкнувшись о тело соседа,
В Соловках серебривший виски,
Рухнул дед, и по алому следу
Отыскался кинжал у руки.
В сорок пятом году у Лиенца,
Где предателем сделался друг,
Опустился Покров полотенцем
На расстрелянный скошенный луг...
Сергей Григорьевич Корольков, 1905 - 1967 гг
«Сергей Григорьевич Корольков родился на Дону в 1905 году в Константиновской станице. Молодые впечатлительные дореволюционные годы он провёл среди чарующих воображение степей Сальского округа, где отец его служил на зимовнике у своего родственника. По рассказам моей матери - дочери старшего из братьев коннозаводчиков Ивана Яковлевича Королькова - на главном "Гудовском" зимовнике на Пасхальные и Рождественские празднования собирался многочисленный род казаков Корольковых. С ранних лет в них принимал участие и маленький Серёжа. Чуть ли не с пятилетнего возраста он никогда не расставался с тетрадью, на страницах которой с поразительным сходством зарисовывал лица присутствующей бородатой, старообрядческой родни.
Поражал не только талант к рисованию подрастающего казачонка, но также и его изу-мительная зрительная память. Мельком взглянув на объект будущей зарисовки, отвернувшись, маленький Серёжа точно и безошибочно, вырисовывал его на странице своей тетрадки. Лишь однажды попавшийся на глаза сюжет не покидал памяти будущего художника до конца его жизни. По словам близкого знакомого Королькова - Михаила Васильевича Миллера, однажды, при разговоре об отце, Корольков мгновенно, на клочке бумаги нарисовал портрет человека, виденного им мельком лишь раз, лет двадцать до этого разговора.
Казачий, ни с чем несравнимо привольный быт, беспредельные, богатые своеобразной флорой и фауной задонские степи, повседневная дружба с табунщиками-казаками, их рассказы по вечерам где-нибудь в степи при тлеющем костре навеки врезались в впечатлительную душу подростка-казака.
Из окружающего живописного мира более всего молодого казака чарует и как магнитом притягивает красота, изящность и резвость донского красавца-коня. С малых лет, также как и каждый подрастающий казачонок, он бесстрашно, задыхаясь от радости, скачет по беспредельной задонской степи. Врожденный художник внимательно изучает каждый мускул, каждую жилку, каждую привычку вернейшего своего друга-коня. Не менее внимания уделяет Корольков стремлению изучить и характер, и качества красавца задонских степей. Его восхищение и любовь к казачьему природному коню не допускала ни критики, ни сравнения.
Однажды, при разговоре с Сергеем Григорьевичем о достоинствах донской конской породы, я имел неосторожность упомянуть, что благодаря её скрещиванию с англосаксонской и арабской породами моему деду удалось достигнуть значительного её усовершенствования. С привычной ему резкостью и откровенностью, не считаясь ни с моим самолюбием, ни с всесторонне признанным знанием деда коннозаводческого дела, он возмущенно, безапелляционно заявил: "Чепуха, вздор, посторонней смесью донского коня улучшить невозможно. Посторонней кровью дончака только можно испортить, так как он из себя представляет нечто законченное, на редкость красивое и совершенное!"
Спорить с Сергей Григорьевичем было безнадежно, не только переубедить, но даже уговорить его выслушать иную точку зрения было невозможно. Бывали случаи, когда в гостях, сидя за столом, если чей-нибудь рассказ или высказывание личного мнения Королькову был не по вкусу, он вставал и уходил в другую комнату.
При проявлении Сергеем Григорьевичем полного отсутствия душевной гибкости мне всегда приходила мысль, что той же принципиальной и непоколебимой стойкостью отличались родственные ему староверы никоновских времен, казаки - Некрасовцы и многие другие казаки, во имя своих непоколебимых убеждений стойко и добровольно принимавшие мучительную смерть,или, в некоторых случаях, не менее мучительное изгнание...
Своих возлюбленных коней он изображал в напряженном, ничем не ограниченном движении, с раздувающейся на ветру гривой, с раздутыми дымящимися ноздрями и вздутыми до отказа мускулами всего, лоснящегося от пота тела. От знатоков искусства, знакомых с трудами Королькова, нередко мне приходилось слышать: "В руках Сергея Королькова, инертный кусок материи, мгновенно, даже до окончания им работы, превращается в одухотворенное, восхищающее зрителя и всегда в движении "живое" существо…
Гражданская война бесповоротно уничтожает беззаботную жизнь молодого казака. Всё привычное и дорогое, к чему неудержимо, с младенческих лет привязан юноша, мгновенно исчезает. Гибнет отец, умирает и старший брат. Непостижимо уму бедного казака и последовавшее безжалостное гонение и уничтожение Казачества. На окончание среднего образования нет никакой надежды. После Гражданской войны К. вместе со своей матерью перекочевывает в глушь устья Дона, на хутор Шмат.
В тяжелые послереволюционные годы главная задача - самому как-нибудь выжить и обеспечить мать. Благодаря крепкому телосложению, пятнадцатилетнему Сергею удаётся устроиться в рыбацкую артель.
В свободное от работы время он зарисовывает отдельные эпизоды повседневной деятельности рыбаков. Когда нет клочка бумаги, из глины вылепливает сюжеты из окружающей его природы...
Впервые его увидели в окрестностях станицы Елизаветинской в 1926 году выезжавшие в те места на этюды ростовские художники, внимание которых привлекла стоящая на берегу Дона мастерски вылепленная из глины большого размера фигура рыбака. Ещё большее впечатление на ростовчан произвели выполненные карандашом композиции, рассказывающие об участии донских казаков в различных войнах прошлых столетий. Талантливого самоучку пригласили в Ростов в популярную в художественных кругах тех лет школу Андрея Семеновича Чиненова. Хорошо знавшие Королькова живописец П. С. Келлер и график А. Е. Глуховцев довольно колоритно описывали его внешность: «В школу он пришёл в огромном тулупе, в забродных сапогах, подпоясанный кушаком из куска сети. Физически сильный, характера резкого. Его отличала большая сила воли и огромная работоспособность.
Корольков мог рисовать целый день, не уставая, а в кармане у него часто торчал кусок
деревянной ножки от разломанного стола или дивана, из которой он вырезал какую-либо фигурку».
Когда Королькову исполнилось 22 года, в Ростове состоялась его первая выставка, а вскоре его работы батальной тематики выставлялись в краевом Музее северного Кавказа.
В тридцатых годах Корольков приступает к исполнению первого скульптурного заказа горельефов на тему Гражданской войны на фасаде Ростовского драматического театра имени М. Горького. Одновременно, внутри театра, подобный заказ выполняет Александра Михайловна Дрейлинг. Несмотря на основательную разницу в возрасте, между ними зарождается обоюдное уважение, и оба скульптора полезными советами, не стесняясь и критики, помогают друг-другу в выполнении намеченной работы.
При попытке поступления в Академию художеств, природный талант Королькова был высоко оценен, но в приёме в высшее учебное заведение ему отказали, ссылаясь на его уже полностью сложившийся стиль. Проходить курс изучения, подражая существующим художественным школам и течениям, при наличии властного и непреклонного характера поступающего, преподаватели нашли нецелесообразным. По словам супруги К. - Елизаветы Ивановы, с которой он познакомился в Академии, при отказе Королькову было заявлено – «У вас, Сергей Григорьевич - свой сложившийся стиль. Учить вас нам нечему. Боюсь, что пребывание ваше в Академии принесёт один вред. То, что вы желаете выразить, вам будет легче исполнить без изучения иных, часто противоречивых художественных течений».
В тридцатых годах перед выпуском романа «Тихий Дон» М. Шолохов, в разговоре с М.Горьким, пожаловался ему, что, несмотря на всесоюзные розыски, удовлетворительного иллюстратора к роману он найти не смог. Горький ответил, что всесоюзные розыски безнадёжны, так как тема романа тесно связана с на редкость колоритным казачьим бытом, могущим быть справедливо воспроизведенным в иллюстрациях только исключительно чутким и талантливым местным жителем - казаком.
- Откуда же мне взять одаренного художника-казака? - ответил Шолохов - Кажись, Дон художниками не так уж богат!
- Ничего, нашёлся автор для романа, найдётся и достойный иллюстратор, ответил ему Горький и посоветовал Шолохову связаться с Корольковым.
Исполненные Корольковым рисунки полностью удовлетворили Шолохова. Кроме общего художественного впечатления от иллюстраций, его поразило невероятное, исчерпывающее знание художником донского коня, казачьих ужимок и т. п., но, считая себя непревзойденным знатоком казачьего быта, он не успокоился, пока, после долгого изучения всех иллюстраций, не нашёл одной маленькой неточности в сбруе коня.
Близкими друзьями они не стали, но свое уважение к творчеству Королькова Шолохов сумел высказать. На хранившемся в ростовском Музее краеведения экземпляре первого выпуска романа "Тихий Дон" Шолоховым написаны следующие слова: "Тем охотнее распишусь на этой книге, т. к. она снабжена поистине уникальными в своей правдивости и знании донского быта иллюстрациями Королькова. М. Шолохов 12.1. 1969 г."
По-видимому "корифей всех наук" (Сталин), в том числе и художественных, оказался иного мнения и иллюстрации Королькова при следующем издании исчезли и были заменены рисунками, имеющими мало общего с Донским казачеством.
Итак, в течение полувека многочисленные издания на многих языках мира, даже после присвоения Шолохову Нобелевской премии, рисунками Королькова не иллюстрировались (до 1988 г.)
Для заработка на жизнь Королькову, не переносящему никакой фальши, притворства и подхалимства, вопреки себе приходилось выполнять заказы выставочных скульптур, провозглашавших достижение социализма: стахановцев-шахтеров, доярок и рабочих. Но когда ему было предложено лепить бюст "непогрешимого отца народов" - Сталина, он упорно отказывался, оправдываясь тем, что до выполнения подобных "шедевров" он еще не дорос. Последовали допросы. Спасла Королькова найденная при обыске переписка с Шолоховым и другими неприкосновенными особами коммунистической иерархии в отрасли искусства. Королькова выпустили, но постоянная слежка беспрестанно напоминала Королькову, что его личность для властей, в лучшем случае, подозрительна.
Необыкновенную силу характера и убеждений Корольков проявил во время допросов. В архивах Ростовского УКГБ сохранился документ - собственноручно написанная Корольковым автобиография. Кроме личных данных, в ней имеются и следующая критика власти, в руках которой находилась его судьба: «Особенно возмущала меня политика правительства по коллективизации. На мой взгляд, крестьянин должен иметь индивидуальное хозяйство, ибо он по психологии своей всегда является собственником. Только совокупность подобных сельских индивидуальных хозяйств могла обеспечить благосостояние страны... мои политические симпатии были на стороне казачества, которое пострадало во время саботажа...». После подобного откровенного признания выжить под знаком красной звезды Королькову было немыслимо.
Тот факт, что Королькова, несмотря на крепкое телосложение и здоровье, власть не призывала на отбывание военной службы, явно свидетельствует, что его она считала политически недостойным доверия. Корольков же, в свою очередь, себя гражданином СССР не считал. К счастью, присягать ему не пришлось, от вступления в партию, в профсоюзы и даже от голосований, он категорически отказывался.
При эвакуации Ростова уходящие на восток поезда заполнялись членами коммунистической иерархии - заслуженными, верными слугами режима и их имуществом. Рядовому населению был отдан приказ: отступать, но как и при каких условиях предвидено властью не было, поэтому многие желающие избежать жизни при немецкой оккупации эвакуироваться не смогли. Между ними очутились и Корольковы.
При немецкой администрации Сергей Григорьевич узнал внутреннюю свободу. Не надо было врать и бояться, не надо было подстраиваться под вкусы и желания сталинской власти. Никто Королькова теперь не преследовал, как это было до войны. Зато он мог предположить, что станет потом, когда вернутся «свои» - советские войска. С пытками сталинских палачей не могли сравниться никакие «инквизиции» прошлых времён…
После Сталинградской битвы, до вступления советской армии в Донскую область, десятки тысяч уцелевших при кровавых сталинских расправах казачьих семей, лишь бы не подвергать себя новым гонениям, предпочли избрать терновый путь изгнания.
Перед уходом семьи Корольковых на Запад вместе с отступающей германской армией, не пожелавшая присоединиться к ним престарелая мать, поставив невестку перед образами на колени, велела ей поклясться, что она, ни при каких условиях не покинет её неприспособленного к житейским трудностям, непрактичного сына. Только после обещания невестки исполнить её требования, ничем не выражая внутреннего волнения, стойкая мать благословила покидающих родину детей.
Продвижение на Запад, часто пешком, длилось несколько месяцев. Многие, особенно старики и дети, не выдержав трудностей похода, отметили своими телами мученический путь изгнанников. На телегах, запряженных волами, конями, а иногда и верблюдами, покидали родной край обездоленные "враги народа". Городские жители, за неимением тяговой силы, тянули свои пожитки на своих спинах. Где-то в этом людском море, по колено в грязи, продвигалась на запад и чета Корольковых.
Большинство уцелевших после лиенцевской выдачи англичанами беженцев окончили свои дни в концлагерях северной Сибири…
Корольковым посчастливилось. Несмотря на то, что "органы" упорно охотились за Корольковым, благодаря человеческой отзывчивости и доброте, удалось избежать насильственной репатриации.
Во время оккупации побежденных Германии и Австрии в западных оккупационных зонах этих государств победителями были созданы репатриационные лагеря, где, по национальному признаку, собирались все те несчастные люди, которые, во время войны были вывезены или добровольно ушли на работу в Германию. В одном из таких лагерей, в городе Парш в Австрии, удалось приютиться и Корольковым.
По всем лагерям бесконечно шныряли так называемые "репатриационные офицеры", стре-мящиеся выловить и отправить на родину всех тех несчастных людей, которые скрывались под подделанными документами белых эмигрантов.
На Королькова советские "органы" вели особую травлю, стремясь всякими способами вернуть его в СССР, но вскоре разразившаяся "холодная война" не дала советским властям возможности довести свою акцию до конца.
Несмотря на опасность быть выданным на расправу соввласти, несмотря на трепку нервов очередными посещениями и допросами советских чиновников, жители лагеря всеми мерами стремились создать подобие мирной, целеустремленной жизни.
Во всех лагерях, расположенных в зонах оккупации западных союзников Сталина, чуть ли не с первого дня закипала общественная деятельность. В первую очередь жители лагеря организовывали церковь, а за ней - начальную школу, гимназию, детскую воспитательную организацию, театр, образовательные курсы. Недостатка в добровольном бесплатном персонале не было. Не редко бывало, что в наскоро созданном среднем учебном заведении преподавателями были бывшие профессора российских университетов. На территориях покоренной Германии и Австрии возникло множество микроскопических русских центров - маленьких "родин", где упорно воспитывалось будущее, не искалеченное коммунизмом, поколение русских детей.
В Австрии, в лагере для перемещённых лиц в городе Парш, Сергеем Григорьевичем был основан кружок изучения живописи. В нем собралось около десятка молодых художников. Между ними выделялись художники Бобринский, Попов, Черкашенинов. Много лет спустя, во время моего проживания в Канаде, при посещении С. Королькова города Монреаля, я смог убедиться, с каким уважением и любовью относился к своему учителю его бывший ученик Григорий Попов. С не меньшим почтением к Королькову относились и остальные представители русской лагерной интеллигенции. С одним из них, Михаилом Васильевичем Миллером, впоследствии, в Калифорнии мне привелось близко познакомиться и сдружиться.
Михаил Васильевич был литературоведом; по всей вероятности, его любовь к родному Дону была причиной многолетней дружбы с Корольковым. Как-то ещё в лагере Парше Корольков сунул Миллеру рукопись. Кратко, без ложной скромности, сказал: - "Прочтите! Что написано хорошо - сам знаю, но хотелось бы, чтобы и вам это было известно".
Этот рассказ касался повседневной, казалось бы ни чем не привлекающей внимания, тяжелой артельной жизни рыбаков в гирле (часть дельты) Дона. Удивленного читателя поразила изумительная память Королькова, потрясающая привязанность ко всему родному и дорогому, всестороннее понимание психологии рыбака. Но больше всего произвёл впечатление на Миллера, родившегося вблизи описываемых мест, неподдельный, невыразимо образный, рыбацкий язык казаков низовья Дона.
В конце 1948 года, благодаря поручительству родственника Николая Евдокимовича Королькова, эмигрировавшего после эвакуации 20-го года, Корольковы вместе с родившимся в 1945 году сыном Александром переезжают в Нью-Йорк. Квартиру они снимают в северной части города в том же доме, где этажом выше, жил дирижер донского хора Сергей Жаров.
Устроиться по профессии, не зная местного языка, всегда трудно. Чета Корольковых поступает на фабрику изготавливавшую разных сортов материю. Меняющаяся мода и вкус покупателей заставляет предприятие без конца менять узоры ткани. Этой унизительной для художника работой в зарубежье Корольковым пришлось зарабатывать на существование.
По словам Сергея Григорьевича, подобный труд для него - моральная мука, и единственной духовной отдушиной являются еженедельные встречи в его квартире с русскими знакомыми - представителями мира искусств. На этих встречах часто присутствуют и представители американской интеллигенции. По-видимому, благодаря местным новым знакомствам, Королькову удаётся получить несколько заказов. В это время в еженедельных выпусках журнала "Life" появляется серия зарисовок мифического рассказа – Сибирского общего восстания в концлагерях против коммунистической власти. Подобно иллюстрациям "Тихого Дона", рисунки в этом журнале потрясают своим неподдельным реализмом. На изнеможенных лицах арестантов выражены все те чувства, которыми руководится масса во время стихийного восстания. В противовес иллюстрациям "Тихого Дона", где почти исключительно воспроизведены типы Донских казаков, на этот раз в цветных иллюстрациях Королькова можно встретить представителей всех многочисленных народов, насильно загнанных коварной властью в концлагеря.
При первой моей встрече с Сергеем Григорьевичем, восторгаясь только что виденными мною замечательными зарисовками, я воскликнул, что он, находясь теперь в свободной стране, сможет дать полный ход ничем не ограниченной фантазии и творчеству. Сергей Григорьевич печально покачал отрицательно головой и произнёс: "Советская власть всеми мерами борется против проявления у своих граждан любого рода творческой инициативы. Для проведения в жизнь своих политических замыслов ей нужны покорные холопы, способные лишь на беспрекословное исполнение партийных заказов. В подобной атмосфере полностью атрофируется не только умение но даже и желание проявлять личную творческую инициативу".
Однако, С. Г. упорно боролся, стараясь неимоверным усилием воли заново воссоздать творческое воображение. В квартире Корольковых на стене висели его работы: портреты Атамана Платова и Ермака. На полке камина - бюст Жарова. Вся гостиная была заставлена вылепленными из пластилина фигурами на тему американской ковбойской героики. Я никак не мог оторвать глаз от скачущего индейца, при помощи копья стремящегося убить разъяренного бизона. Не менее потрясающее впечатление производил поединок между краснокожим с нападающим на него ковбоем. Поражала кропотливая деталь, но она ни в коем случае не отвлекала зрителя от главной заслуги мастера - необъяснимого умения из инертного материала создать динамическое чувство действия и движения.
Но для выливания бронзовых исключительных скульптур Королькова были нужны финансовые средства, которых ни у самого Королькова, ни у его знакомых не было. Вследствие нестерпимой летней жары фигуры постепенно теряли свою основную форму...
После переезда моей семьи в Калифорнию летом 1960-го года, на каникулы к нам приезжает семья Корольковых. В Лос-Анджелесе она встречает ряд своих друзей по Европе; мы посещаем студию преуспевающего знакомого художника, но, несмотря на финансовый успех последнего, на так называемое "современное творчество" Корольков смотрит отрицательно.
В послевоенные годы США охотно впускала к себе молодых людей, обладающих ручным ремеслом. Остальные категории обездоленных беженцев - представителей интеллигенции, стариков и детей могли получить визу только при финансовом поручительстве проживавших в Америке материально обеспеченных родственников или знакомых, обязующихся, в случае надобности содержать выписываемых ими эмигрантов.
Несмотря на скромность личных средств, Корольковы, всеми способами выписывают многочисленных соотечественников. Квартира Корольковых превращается в убежище, где не имеющие крова приезжие всегда могут найти крышу и пропитание.
Всем нуждающимся было известно, что Корольковы поделятся последней копейкой; воз-вращать же долг - не обязательно, т.к. никто из Корольковых упоминать о займе не будет.
Еще в первые годы житья в США. С. Г. Корольков перенёс сердечный приступ; по повелительному приказанию врачей он бросает курить, даже на Пасху не притрагивается к традиционной рюмке водки.
Сергея Григорьевича избирают председателем Ассоциации скульпторов США. Он принимает участие в реставрации Галереи знаменитых людей Великобритании.
Его работы производили большое впечатление на американцев. Особенно его памятник Ермаку. В день открытия памятника 4-го сентября 1949 года впечатлённый вице-губернатор штата Нью-Джерси, произнёс речь:
- Я совершенно уверен, что когда начнётся война против большевизма, казаки пойдут в бой бок о бок с американскими солдатами.
По этому поводу на обложке «Общеказачьего журнала» за №10 октябрь 1950 года, появилась иллюстрация Королькова: - В атаку вместе с казаками идёт американский солдат под прикрытием танков. В руке у него американский флаг.
Но, несмотря на оторванность от Родины, несмотря на многочисленные житейские трудности, работы Королькова последнего периода его жизни, может быть, ярче всего подчеркивают его редкое дарование. В эти годы все сюжеты его творчества касаются быта любимого Казачества. Как будто перед смертью художник желал в последний раз подчеркнуть свою ничем не ограниченную, никем и ничем не искалеченную безграничную любовь к народу, к которому он принадлежал.
На громадном полотне он воспроизводит щемящую сердце картину - избиение и выдачу казаков в Лиенце в 1945 году.
На ней в долине альпийских гор во время Пасхального Богослужения части британской армии, при помощи танков и ружейных прикладов, перед выдачей в руки советской власти, избивают толпу казаков, женщин и детей...
Непримиримость Королькова к советской власти была безоговорочной. На мой вопрос, не желает ли он посетить выставку в Нью-Йорке, на которой экспонируется его же работа, он ответил, что с советской властью у него никакого сношения быть не может, и своим денежным взносом валютой за входной билет субсидировать советские заграничные авантюры не намерен. В конце 59-го года в США приехал Н. Хрущев. С собой он захватил и М. Шолохова, которому было поручено уговорить Королькова возвратиться на Дон. От встречи с Шолоховым Корольков отказался.
Скончался Сергей Григорьевич Корольков от инфаркта в 1967 году в возрасте 62-х лет. Похоронен он на казачьем участке Свято-Владимирского кладбища на ферме Рова, штат Нью-Джерси.
Нет сомнения, что на похоронах усопшего многие присутствующие соотечественники почувствовали не только личную потерю редкого, верного друга, но также, что мир покидает исключительно талантливый, чуткий, человек, не преклонившийся перед ненавистной властью, невероятной воли казак, во имя своих убеждений принесший и высшую личную жертву - добровольное, мучительное изгнание...
В. И. Быкадоров,
Калифорния, США, 1992 г.
"Выдача казаков в Лиенце"
В заключение хочу добавить стихотворение, неизвестного мне автора, посвящённое событиям в Лиенце.
Путь, как песня походная вьётся,
Как припев обрывается вдруг…
Не седлать казакам, не придется
Оправлять сыромятных подпруг.
Захолонуло сердце казачье,
Не торопится, слез командир.
Кто-то шепотом вымолвил: "Сдача,
Не почетный, заслуженный мир…"
Ни кровинки в лице, ни улыбки…
На казачек и на казачат
По неведенью или ошибке
Танков двинул английских отряд
Не мерещится это, не снится,
А взаправду кидался казак
Под гремящую цепь, на бойницы,
На отброшенный немцем тесак…
Спотыкнувшись о тело соседа,
В Соловках серебривший виски,
Рухнул дед, и по алому следу
Отыскался кинжал у руки.
В сорок пятом году у Лиенца,
Где предателем сделался друг,
Опустился Покров полотенцем
На расстрелянный скошенный луг...
