Предлагаю вниманию участников и гостей Форума замечательную композицию - гимн Русской Освободительной Армии. Как и гимн УПА "Червона Калина", это именно оригинальное произведение, которое, никто из жителей СССР после войны до самого крушения совдепа слышать уже не мог. Да и теперь, наверное, далеко не все слышали, почему я и знакомлю с этой песней. И так же, как в случае с УПА, хочу предварить саму песню таким предисловием, которое разбивает в прах лживую советскую пропаганду. Это выдержки из "Архипелага ГУЛАГа" Александра Исаевича Солженицына. Оно не просто разбивает советские мифы именно о РОА, но и вообще меняет взгляд на т. н. "советский коллаборационизм". Оно тем более ценно, что автор писал не с позиции "коллаборациониста", а с позиции человека, не отделяющего себя от советского народа, но всей душой преданного правде.
Итак, сначала предисловие из "Архипелага", затем сама песня в исполнении знаменитого мужского хора "Валаам".
"Соотечественники (особенно пенсионеры из льготных ведомств, этакие лбы, ушедшие на пенсию в сорок пять лет) подступают ко мне с кулаками: я кого защищаю? Бургомистров? Старост? Полицаев? Переводчиков? Всякую "сволочь и накипь"?
Что же, спустимся, спустимся дальше. Слишком много лесу наваляли мы, глядя на людей как на палочки. Всё равно заставит нас будущее поразмыслить о причинах.
Заиграли, запели "Пусть ярость благородная..." - и как же не зашевелиться волосам? Наш природный - запретный, осмеянный, стреляный и проклятый патриотизм вдруг был разрешён, поощрён, даже прославлен "святым", - и как же было всем нам, русским, не воспрять, не объединиться благодарно-взволнованными сердцами, и по щедрости натуры уж так и быть простить своим "самородным палачам" - перед подходом "палачей закордонных"? А зато потом, заглушая смутные сомнения и свою поспешную широту - тем дружней и неистовей проклинать "изменников" - таких явно худших, чем мы, "злопамятных людей"?
Одиннадцать веков стоит Русь, много знала врагов и много вела войн. А - предателей много было на Руси? Разве толпы предателей вышли из неё? Как будто нет. Как будто и враги не обвиняли русский характер в предательстве, в перемётничестве, в неверности. И всё это было при царском строе, враждебном трудовому народу.
Но вот наступила "самая справедливая война" при "самом справедливом строе" - и вдруг обнажил наш народ десятки и сотни тысяч "предателей".
Откуда они? Почему?
Может быть это снова прорвалась непогасшая Гражданская война? Недобитые "беляки"? Нет! Уже было упомянуто выше, что некоторые белоэмигранты (в том числе злопроклятый Деникин) приняли сторону советской России и против Гитлера. Они имели свободу выбора - и выбрали так.
Эти же десятки и сотни тысяч - полицаи и каратели, старосты и переводчики - все вышли из граждан советских. И молодых было средь них немало, тоже возросших после Октября.
Что же их заставило? Кто это такие?
А это прежде всего те, по чьим семьим и по ком самим прошлись гусеницы Двадцатых и Тридцатых годов. Кто в мутных потоках нашей канализации потерял родителей, родных, любимых. Или сам тонул и выныривал по лагерям и ссылкам, тонул и выныривал. Чья нога довольно назябла и перемялась в очередях к окошку передач. И те, кому в жестокие эти десятилетия перебили, перекромсали доступ к самому дорогому на земле - к самой земле, кстати, обещанной великим Декретом и за которую, между прочим, пришлось кровушку пролить в Гражданскую войну. (Другое дело - дачные майораты офицеров Советской армии, да обзаборенные подмосковные поместья: это - нам, это можно). Да еще кого-то хватали "за стрижку колосков". Да кого-то лишили права жить там, где хочешь. Или права заниматься своим издавним и излюбленным ремеслом (мы все ремёсла громили с фанатизмом, но об этом уже забыто).
Обо всех таких у нас говорят (а сугубо - агитаторы, а трегубо-напостовцы-октябристы) с презрительной пожимкой губ: "обиженные советской властью" "бывшие репрессированные", "бывшие кулацкие сынки", "затаившие чёрную злобу к советской власти".
Один скажет - а другой кивает головой. Как будто что-то понятно стало. Как будто народная власть имеет право обижать своих граждан! Как будто в этом и есть исходный порок, главная язва: обиженные... затаившиеся...
И не крикнет никто: Да позвольте же! Да чёрт же вас раздери! Да у вас бытие-то в конце концов - определяет сознание или не определяет? Или только тогда определяет, когда вам выгодно? а когда невыгодно, так чтоб не определяло?
Ещё так у нас умеют говорить с лёгкой тенью на челе: "да, были допущены некоторые ошибки". И всегда - эта невинно-блудливая безличная форма - "допущены", только неизвестно кем. Чуть ли не работягамили, грузчиками да
колхозниками допущены. Никто не имеет смелости сказать: "Партия допустила! Бессменные и безответственные руководители допустили!" А кем же ещё, кроме имеющих власть, они могли быть "допущены"? На одного Сталина валить? - надо же и чувство юмора иметь. Сталин допустил - так вы-то где были, руководящие миллионы?
Впрочем, и ошибки эти в наших глазах разошлись как-то быстро в туманное, неясное, бесконтурное пятно и не числятся уже плодом тупости, фанатизма и зломыслия, а только в том все ошибки признаны, что коммунисты сажали коммунистов. А что 15 - 17 миллионов крестьян разорено, послано на уничтожение, рассеяно по стране без права помнить и называть своих родителей - так это вроде и не ошибка. А все потоки канализации, осмотренные в начале этой книги - так тоже вроде не ошибка.
За два месяца отдали мы противнику чуть ли не треть своего населения - со всеми этими недоуничтоженными семьями, с многотысячными советскими концлагерями, разбегавшимися, когда убегал конвой, с тюрьмами Украины и Прибалтики, где ещё дымились выстрелы от расстрелов Пятьдесят Восьмой.
Пока была наша сила - мы всех этих несчастных душили, травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли подыхать. Когда проявилась наша слабость - мы тотчас же потребовали от них забыть всё причинённое им зло, забыть родителей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстрелянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря, - и тотчас же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину, не щадя живота. (Но, "разумеется", не мы должны были перемениться! И никто не обнадёживал их, что, вернувшись, мы будем обращаться с ними как-нибудь иначе, чем опять травить, гнать, сажать в тюрьму и расстреливать!).
При таком положении чему удивляться верней - тому ли, что приходу немцев было радо слишком много людей? Или ещё слишком мало? (А приходилось же немцам иногда и действительно справедливое правосудие вершить - например, над доносчиками советского времени - как расстрел дьякона Набережно-Никольской церкви в Киеве, да не единицы случаев таких).
А верующие? Двадцать лет кряду гнали веру и закрывали церкви. Пришли немцы - и стали церкви открывать. (Наши после немцев закрыть сразу постеснялись). В Ростове на Дону, например, торжество открытия церквей вызвало массовое ликование, большое стечение толп. Однако, они должны были проклинать за это немцев, да?
В том же Ростове в первые дни войны красные арестовали инженера Александра Петровича М.-В., он умер в следственной камере, жена несколько месяцев тряслась, ожидая и своего ареста - и только с приходом немцев спокойно легла спать: "Теперь-то, по крайней мере высплюсь!" Нет, она, оказывается, должна была молить о возвращении своих палачей!
В мае 1943 при немцах, в Виннице в саду на Подлесной улице (который в начале 1939 горсовет обнёс высоким забором и объявил "запретной зоной Наркомата Обороны") случайно начали раскапывать совсем уже незаметные, поросшие пышной травой могилы - и нашли таких 39 массовых, глубиной 3,5 метра, размерами 3 на 4 м. В каждой могиле находили сперва слой верхней одежды погибших, затем трупы, сложенные "валетами". Руки у всех были связаны веревками, расстреляны были все - из малокалиберных пистолетов в затылок.
Их расстреливали, видимо, в тюрьме, а потом ночами свозили хоронить. По сохранившимся у некоторых документам опознавали тех, кто был в 1938 осуждён "на 20 лет без права переписки". Дальше - больше. В июне стали раскапывать близ православного кладбища - у больницы Пирогова и открыли ещё 42 массовые могилы. Затем - "парк культуры и отдыха имени Горького" - и под аттракционами, "комнатой смеха", игровыми и танцевальными площадками открыли ещё 14 массовых могил. Всего в 95 могилах - 9439 трупов. Это только в Виннице одной, где обнаружили случайно. А - в остальных городах сколько утаено? И население, посмотрев на эти трупы, должно было рваться в партизаны?!
Может быть, справедливо допустить, наконец, что если нам с вами больно, когда топчут нас и то, что мы любим, - так больно и тем, кого топчем мы?
Может быть, справедливо наконец допустить, что те, кого мы уничтожаем, имеют право нас ненавидеть? Или - нет, не имеют права? Они должны умирать с благодарностью?
Мы приписываем этим полицаям и бургомистрам какую-то исконную, чуть ли не врождённую злобу - а злобу-то посеяли мы в них сами, это же наши "отходы производства". Как это советский прокурор Крыленко произносил? - "в наших глазах каждое преступление есть продукт данной социальной системы". Вашей системы, товарищи! Надо своё учение помнить!
А ещё не забудем, что среди тех наших соотечественников, кто шёл на нас с мечом и держал против нас речи, были и совершенно бескорыстные, у которых имущества никакого не отнимали (у них и не было особого имущества), и которые сами в лагерях не сидели, и даже из семьи никто не сидел, но которые давно задыхались от всей нашей системы, от презрения к отдельной судьбе; от преследования убеждений; от песенки этой глумливой:
"Где так вольно дышит человек"...
От поклонов этих "богомольных" Вождю; от дёрганья этого карандаша - "дай скорей на заём подписаться"! От аплодисментов, переходящих в овацию! Можем мы допусить, что этим-то людям, нормальным, не хватало нашего смрадного воздуха? (Красные обвиняли на следствии отца Федора Флорю - как смел он при румынах рассказывать о сталинских мерзостях? Он ответил: "А что я мог говорить о вас иначе? Что знал - то и говорил. Что было - то и говорил". А по-нашему: лги, душою криви и сам погибай - да только чтоб нам на выгоду! Но это ведь, кажется, уже не материализм, а?).
Тут приходит нам пора снова объясниться о власовцах. В 1-й части этой книги читатель ещё не был приготовлен принять правду всю (да всею не владею я, напишутся специальные исследования, для меня эта тема побочная). Там, в начале, пока читатель с нами вместе не прошёл всего лагерного пути, ему выставлена была только насторожка, приглашенье подумать. Сейчас, после всех этапов, пересылок, лесоповалов и лагерных помоек быть может читатель станет посогласнее. В 1-й части я говорил о тех власовцах, какие взяли оружие от отчаяния, от пленного голода, от безвыходности. (Впрочем, и там задуматься: ведь немцы начали использовать русских военнопленных только для нестроевой и тыловой помощи своим войскам, и кажется это был лучший выход для тех, кто только спасался, - зачем же оружие брали и шли лоб-на-лоб против Красной армии?) А теперь, отодвигать дальше некуда, надо ж и о тех сказать, кто ещё до 41-го ни о чём другом не мечтал, как только взять оружие и бить этих красных комиссаров, чекистов и коллективизаторщиков.
Помните, у Ленина: "Угнетённый класс, который не стремиться к тому, чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, заслуживал бы лишь того, чтобы с
ним обращались как с рабами"? (изд. 4, том 23, стр. 85). Так вот, гордость нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке.
Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунистического "счастья", уже в 1941-м знали то, чего не знал ещё никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было режима более злого, кровавого и вместе с тем более лукаво-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся "советским". Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший Западу все глаза. И вот - пришла пора, оружие давалось этим людям в руки - и неужели они должны были смирить себя, дать большевизму пережить свой смертельный час, снова укрепиться в жестоком угнетении - и только тогда начинать с ним борьбу (и посегодня не начатую почти нигде в мире)? Нет, естественно было повторить приём самого большевизма: как он сам вгрызся в тело России, ослабленное Первой Мировой войной, так и бить его в подобный же момент во Второй.
Да уже в советско-финской войне 1939 года проявилось наше нежелание воевать. Это настроение пытался использовать Б. Г. Бажанов, бывший секретарь
Политбюро и Оргбюро ВКЛ (б) - обратить пленных красноармейцев под командой русских эмигрантов-офицеров против советского фронта. Опыт оборвался внезапной капитуляцией Финляндии.
Когда началась советско-германская война - через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора, (миллионы мёртвых были даже не замечены соседнею Европой), через 4 года после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных законов о производстве, и всё это - при 15-миллионных лагерях в стране и при ясной памяти ещё всего пожилого населения о дореволюционной жизни, - естественным движением народа было - вздохнуть и освободиться, естественным чувством - отвращение к своей власти. И не "застиг врасплох" и не "численное превосходство авиации и танков" (кстати, всеми численными превосходствами обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы - по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев), разваливало целые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна страна, ни в одной войне, - а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа. (Райкомы, горкомы сдувало в пять минут, и захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение могло пройти доконечно. Не зря колотился сталинский приказ (0019, 16.7.41): "На всех (!) фронтах имеются многочисленные (!) элементы, которые даже бегут навстречу противнику (!) и при первом соприкосновении с ним бросают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941, при 340 тысячах пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение казалось Сталину настолько отчаянным, что в октябре 1941 он телеграфно предлагал Черчилю высадить на советскую территорию 25-30 английских дивизий -- какой коммунист глубже падал духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. командир 436-го стрелкового полка майор Конов (возможно Кононов) открыто объявил своему полку, что переходит к немцам, чтобы влиться в Освободительную армию для свержения Сталина, - и пригласил с собой желающих. Он не только не встретил сопротивления, но весь полк пошёл за ним! Уже через три недели Конов создал на той стороне добровольческий казачий полк (он сам был донским казаком). Когда он прибыл в лагерь военнопленных под Могилевым для вербовки желающих, то из 5000 тамошних пленных - 4000 тут же выразило желание идти к нему. В лагере под Тильзитом в том же году половина советских военнопленных - 12 тыс. человек - подписали заявление, что пришла пора превратить войну в гражданскую. Мы не забыли и всенародное движение Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления ещё до прихода немцев и независимо от них, - устойчивая процветающая область из 8 районов, более миллиона жителей! А группа ленинградской молодёжи свыше 1000 человек (командир - студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину, чтоб дождаться немцев и бороться против сталинского режима. (немцы зачислили их в свой тыл - водителями и поварами.) С хлебом-солью встречали немцев и донские станицы.
Даже и весной 1943 года ещё повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистких поездках, смоленской и псковской.
Ещё в марте 1943-го в лагере военнопленных под Харьковом читали листовки о власовском движении - и 730 офицеров подписали обращение о вступлении в Русскую Освободительную Армию - это с опытом двух полных лет войны, многие - герои сталинградской битвы, среди них командиры дивизий, комиссары полков!
Даже в 1943 году за отступающей немецкой армией вереницами тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев - только б не остаться под коммунизмом.
Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш народ, был бы народом безнадёжных холопов, если б в эту войну упустил хоть издали потрясти винтовкой сталинскому правительству, упустил бы хоть замахнуться да матюгнуться на "отца родного".
У немцев был генеральский заговор против Гитлера - а у нас против Сталина?
Наши генеральские верхи были (и остались посегодня) ничтожны, растлены партийной идеологией и корыстью и не сохранили в себе национального духа, как это бывает в других странах. И только низы солдатско-мужицко-казацкие замахнулись и ударили. Это были почти сплошь - низы, там исчезающе мало было участие бывшего дворянства из эмиграции или бывших богатых слоёв, или интеллигенции. И если бы дан был этому движению свободный размах, как он потёк с первых недель войны - то это стало бы некой новой Пугачёвщиной: по широте и уровню захваченных слоёв, по поддержке населения, по казачьему участию, по духу - рассчитаться с вельможными злодеями, по стихийности напора при слабости руководства. Во всяком случае, движение это было куда более народным, чем всё интеллигентское "освободительное движение" с начала ХХ века и до февраля 1917 г. с его мнимо-народными целями и с его октябрьскими плодами. Но не суждено было ему развернуться, а погибнуть позорно с клеймом: "измена" "священной" нашей Родине!
Итак, сначала предисловие из "Архипелага", затем сама песня в исполнении знаменитого мужского хора "Валаам".
"Соотечественники (особенно пенсионеры из льготных ведомств, этакие лбы, ушедшие на пенсию в сорок пять лет) подступают ко мне с кулаками: я кого защищаю? Бургомистров? Старост? Полицаев? Переводчиков? Всякую "сволочь и накипь"?
Что же, спустимся, спустимся дальше. Слишком много лесу наваляли мы, глядя на людей как на палочки. Всё равно заставит нас будущее поразмыслить о причинах.
Заиграли, запели "Пусть ярость благородная..." - и как же не зашевелиться волосам? Наш природный - запретный, осмеянный, стреляный и проклятый патриотизм вдруг был разрешён, поощрён, даже прославлен "святым", - и как же было всем нам, русским, не воспрять, не объединиться благодарно-взволнованными сердцами, и по щедрости натуры уж так и быть простить своим "самородным палачам" - перед подходом "палачей закордонных"? А зато потом, заглушая смутные сомнения и свою поспешную широту - тем дружней и неистовей проклинать "изменников" - таких явно худших, чем мы, "злопамятных людей"?
Одиннадцать веков стоит Русь, много знала врагов и много вела войн. А - предателей много было на Руси? Разве толпы предателей вышли из неё? Как будто нет. Как будто и враги не обвиняли русский характер в предательстве, в перемётничестве, в неверности. И всё это было при царском строе, враждебном трудовому народу.
Но вот наступила "самая справедливая война" при "самом справедливом строе" - и вдруг обнажил наш народ десятки и сотни тысяч "предателей".
Откуда они? Почему?
Может быть это снова прорвалась непогасшая Гражданская война? Недобитые "беляки"? Нет! Уже было упомянуто выше, что некоторые белоэмигранты (в том числе злопроклятый Деникин) приняли сторону советской России и против Гитлера. Они имели свободу выбора - и выбрали так.
Эти же десятки и сотни тысяч - полицаи и каратели, старосты и переводчики - все вышли из граждан советских. И молодых было средь них немало, тоже возросших после Октября.
Что же их заставило? Кто это такие?
А это прежде всего те, по чьим семьим и по ком самим прошлись гусеницы Двадцатых и Тридцатых годов. Кто в мутных потоках нашей канализации потерял родителей, родных, любимых. Или сам тонул и выныривал по лагерям и ссылкам, тонул и выныривал. Чья нога довольно назябла и перемялась в очередях к окошку передач. И те, кому в жестокие эти десятилетия перебили, перекромсали доступ к самому дорогому на земле - к самой земле, кстати, обещанной великим Декретом и за которую, между прочим, пришлось кровушку пролить в Гражданскую войну. (Другое дело - дачные майораты офицеров Советской армии, да обзаборенные подмосковные поместья: это - нам, это можно). Да еще кого-то хватали "за стрижку колосков". Да кого-то лишили права жить там, где хочешь. Или права заниматься своим издавним и излюбленным ремеслом (мы все ремёсла громили с фанатизмом, но об этом уже забыто).
Обо всех таких у нас говорят (а сугубо - агитаторы, а трегубо-напостовцы-октябристы) с презрительной пожимкой губ: "обиженные советской властью" "бывшие репрессированные", "бывшие кулацкие сынки", "затаившие чёрную злобу к советской власти".
Один скажет - а другой кивает головой. Как будто что-то понятно стало. Как будто народная власть имеет право обижать своих граждан! Как будто в этом и есть исходный порок, главная язва: обиженные... затаившиеся...
И не крикнет никто: Да позвольте же! Да чёрт же вас раздери! Да у вас бытие-то в конце концов - определяет сознание или не определяет? Или только тогда определяет, когда вам выгодно? а когда невыгодно, так чтоб не определяло?
Ещё так у нас умеют говорить с лёгкой тенью на челе: "да, были допущены некоторые ошибки". И всегда - эта невинно-блудливая безличная форма - "допущены", только неизвестно кем. Чуть ли не работягамили, грузчиками да
колхозниками допущены. Никто не имеет смелости сказать: "Партия допустила! Бессменные и безответственные руководители допустили!" А кем же ещё, кроме имеющих власть, они могли быть "допущены"? На одного Сталина валить? - надо же и чувство юмора иметь. Сталин допустил - так вы-то где были, руководящие миллионы?
Впрочем, и ошибки эти в наших глазах разошлись как-то быстро в туманное, неясное, бесконтурное пятно и не числятся уже плодом тупости, фанатизма и зломыслия, а только в том все ошибки признаны, что коммунисты сажали коммунистов. А что 15 - 17 миллионов крестьян разорено, послано на уничтожение, рассеяно по стране без права помнить и называть своих родителей - так это вроде и не ошибка. А все потоки канализации, осмотренные в начале этой книги - так тоже вроде не ошибка.
За два месяца отдали мы противнику чуть ли не треть своего населения - со всеми этими недоуничтоженными семьями, с многотысячными советскими концлагерями, разбегавшимися, когда убегал конвой, с тюрьмами Украины и Прибалтики, где ещё дымились выстрелы от расстрелов Пятьдесят Восьмой.
Пока была наша сила - мы всех этих несчастных душили, травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли подыхать. Когда проявилась наша слабость - мы тотчас же потребовали от них забыть всё причинённое им зло, забыть родителей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстрелянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря, - и тотчас же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину, не щадя живота. (Но, "разумеется", не мы должны были перемениться! И никто не обнадёживал их, что, вернувшись, мы будем обращаться с ними как-нибудь иначе, чем опять травить, гнать, сажать в тюрьму и расстреливать!).
При таком положении чему удивляться верней - тому ли, что приходу немцев было радо слишком много людей? Или ещё слишком мало? (А приходилось же немцам иногда и действительно справедливое правосудие вершить - например, над доносчиками советского времени - как расстрел дьякона Набережно-Никольской церкви в Киеве, да не единицы случаев таких).
А верующие? Двадцать лет кряду гнали веру и закрывали церкви. Пришли немцы - и стали церкви открывать. (Наши после немцев закрыть сразу постеснялись). В Ростове на Дону, например, торжество открытия церквей вызвало массовое ликование, большое стечение толп. Однако, они должны были проклинать за это немцев, да?
В том же Ростове в первые дни войны красные арестовали инженера Александра Петровича М.-В., он умер в следственной камере, жена несколько месяцев тряслась, ожидая и своего ареста - и только с приходом немцев спокойно легла спать: "Теперь-то, по крайней мере высплюсь!" Нет, она, оказывается, должна была молить о возвращении своих палачей!
В мае 1943 при немцах, в Виннице в саду на Подлесной улице (который в начале 1939 горсовет обнёс высоким забором и объявил "запретной зоной Наркомата Обороны") случайно начали раскапывать совсем уже незаметные, поросшие пышной травой могилы - и нашли таких 39 массовых, глубиной 3,5 метра, размерами 3 на 4 м. В каждой могиле находили сперва слой верхней одежды погибших, затем трупы, сложенные "валетами". Руки у всех были связаны веревками, расстреляны были все - из малокалиберных пистолетов в затылок.
Их расстреливали, видимо, в тюрьме, а потом ночами свозили хоронить. По сохранившимся у некоторых документам опознавали тех, кто был в 1938 осуждён "на 20 лет без права переписки". Дальше - больше. В июне стали раскапывать близ православного кладбища - у больницы Пирогова и открыли ещё 42 массовые могилы. Затем - "парк культуры и отдыха имени Горького" - и под аттракционами, "комнатой смеха", игровыми и танцевальными площадками открыли ещё 14 массовых могил. Всего в 95 могилах - 9439 трупов. Это только в Виннице одной, где обнаружили случайно. А - в остальных городах сколько утаено? И население, посмотрев на эти трупы, должно было рваться в партизаны?!
Может быть, справедливо допустить, наконец, что если нам с вами больно, когда топчут нас и то, что мы любим, - так больно и тем, кого топчем мы?
Может быть, справедливо наконец допустить, что те, кого мы уничтожаем, имеют право нас ненавидеть? Или - нет, не имеют права? Они должны умирать с благодарностью?
Мы приписываем этим полицаям и бургомистрам какую-то исконную, чуть ли не врождённую злобу - а злобу-то посеяли мы в них сами, это же наши "отходы производства". Как это советский прокурор Крыленко произносил? - "в наших глазах каждое преступление есть продукт данной социальной системы". Вашей системы, товарищи! Надо своё учение помнить!
А ещё не забудем, что среди тех наших соотечественников, кто шёл на нас с мечом и держал против нас речи, были и совершенно бескорыстные, у которых имущества никакого не отнимали (у них и не было особого имущества), и которые сами в лагерях не сидели, и даже из семьи никто не сидел, но которые давно задыхались от всей нашей системы, от презрения к отдельной судьбе; от преследования убеждений; от песенки этой глумливой:
"Где так вольно дышит человек"...
От поклонов этих "богомольных" Вождю; от дёрганья этого карандаша - "дай скорей на заём подписаться"! От аплодисментов, переходящих в овацию! Можем мы допусить, что этим-то людям, нормальным, не хватало нашего смрадного воздуха? (Красные обвиняли на следствии отца Федора Флорю - как смел он при румынах рассказывать о сталинских мерзостях? Он ответил: "А что я мог говорить о вас иначе? Что знал - то и говорил. Что было - то и говорил". А по-нашему: лги, душою криви и сам погибай - да только чтоб нам на выгоду! Но это ведь, кажется, уже не материализм, а?).
Тут приходит нам пора снова объясниться о власовцах. В 1-й части этой книги читатель ещё не был приготовлен принять правду всю (да всею не владею я, напишутся специальные исследования, для меня эта тема побочная). Там, в начале, пока читатель с нами вместе не прошёл всего лагерного пути, ему выставлена была только насторожка, приглашенье подумать. Сейчас, после всех этапов, пересылок, лесоповалов и лагерных помоек быть может читатель станет посогласнее. В 1-й части я говорил о тех власовцах, какие взяли оружие от отчаяния, от пленного голода, от безвыходности. (Впрочем, и там задуматься: ведь немцы начали использовать русских военнопленных только для нестроевой и тыловой помощи своим войскам, и кажется это был лучший выход для тех, кто только спасался, - зачем же оружие брали и шли лоб-на-лоб против Красной армии?) А теперь, отодвигать дальше некуда, надо ж и о тех сказать, кто ещё до 41-го ни о чём другом не мечтал, как только взять оружие и бить этих красных комиссаров, чекистов и коллективизаторщиков.
Помните, у Ленина: "Угнетённый класс, который не стремиться к тому, чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, заслуживал бы лишь того, чтобы с
ним обращались как с рабами"? (изд. 4, том 23, стр. 85). Так вот, гордость нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке.
Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунистического "счастья", уже в 1941-м знали то, чего не знал ещё никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было режима более злого, кровавого и вместе с тем более лукаво-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся "советским". Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший Западу все глаза. И вот - пришла пора, оружие давалось этим людям в руки - и неужели они должны были смирить себя, дать большевизму пережить свой смертельный час, снова укрепиться в жестоком угнетении - и только тогда начинать с ним борьбу (и посегодня не начатую почти нигде в мире)? Нет, естественно было повторить приём самого большевизма: как он сам вгрызся в тело России, ослабленное Первой Мировой войной, так и бить его в подобный же момент во Второй.
Да уже в советско-финской войне 1939 года проявилось наше нежелание воевать. Это настроение пытался использовать Б. Г. Бажанов, бывший секретарь
Политбюро и Оргбюро ВКЛ (б) - обратить пленных красноармейцев под командой русских эмигрантов-офицеров против советского фронта. Опыт оборвался внезапной капитуляцией Финляндии.
Когда началась советско-германская война - через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора, (миллионы мёртвых были даже не замечены соседнею Европой), через 4 года после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных законов о производстве, и всё это - при 15-миллионных лагерях в стране и при ясной памяти ещё всего пожилого населения о дореволюционной жизни, - естественным движением народа было - вздохнуть и освободиться, естественным чувством - отвращение к своей власти. И не "застиг врасплох" и не "численное превосходство авиации и танков" (кстати, всеми численными превосходствами обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы - по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев), разваливало целые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна страна, ни в одной войне, - а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа. (Райкомы, горкомы сдувало в пять минут, и захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение могло пройти доконечно. Не зря колотился сталинский приказ (0019, 16.7.41): "На всех (!) фронтах имеются многочисленные (!) элементы, которые даже бегут навстречу противнику (!) и при первом соприкосновении с ним бросают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941, при 340 тысячах пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение казалось Сталину настолько отчаянным, что в октябре 1941 он телеграфно предлагал Черчилю высадить на советскую территорию 25-30 английских дивизий -- какой коммунист глубже падал духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. командир 436-го стрелкового полка майор Конов (возможно Кононов) открыто объявил своему полку, что переходит к немцам, чтобы влиться в Освободительную армию для свержения Сталина, - и пригласил с собой желающих. Он не только не встретил сопротивления, но весь полк пошёл за ним! Уже через три недели Конов создал на той стороне добровольческий казачий полк (он сам был донским казаком). Когда он прибыл в лагерь военнопленных под Могилевым для вербовки желающих, то из 5000 тамошних пленных - 4000 тут же выразило желание идти к нему. В лагере под Тильзитом в том же году половина советских военнопленных - 12 тыс. человек - подписали заявление, что пришла пора превратить войну в гражданскую. Мы не забыли и всенародное движение Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления ещё до прихода немцев и независимо от них, - устойчивая процветающая область из 8 районов, более миллиона жителей! А группа ленинградской молодёжи свыше 1000 человек (командир - студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину, чтоб дождаться немцев и бороться против сталинского режима. (немцы зачислили их в свой тыл - водителями и поварами.) С хлебом-солью встречали немцев и донские станицы.
Даже и весной 1943 года ещё повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистких поездках, смоленской и псковской.
Ещё в марте 1943-го в лагере военнопленных под Харьковом читали листовки о власовском движении - и 730 офицеров подписали обращение о вступлении в Русскую Освободительную Армию - это с опытом двух полных лет войны, многие - герои сталинградской битвы, среди них командиры дивизий, комиссары полков!
Даже в 1943 году за отступающей немецкой армией вереницами тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев - только б не остаться под коммунизмом.
Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш народ, был бы народом безнадёжных холопов, если б в эту войну упустил хоть издали потрясти винтовкой сталинскому правительству, упустил бы хоть замахнуться да матюгнуться на "отца родного".
У немцев был генеральский заговор против Гитлера - а у нас против Сталина?
Наши генеральские верхи были (и остались посегодня) ничтожны, растлены партийной идеологией и корыстью и не сохранили в себе национального духа, как это бывает в других странах. И только низы солдатско-мужицко-казацкие замахнулись и ударили. Это были почти сплошь - низы, там исчезающе мало было участие бывшего дворянства из эмиграции или бывших богатых слоёв, или интеллигенции. И если бы дан был этому движению свободный размах, как он потёк с первых недель войны - то это стало бы некой новой Пугачёвщиной: по широте и уровню захваченных слоёв, по поддержке населения, по казачьему участию, по духу - рассчитаться с вельможными злодеями, по стихийности напора при слабости руководства. Во всяком случае, движение это было куда более народным, чем всё интеллигентское "освободительное движение" с начала ХХ века и до февраля 1917 г. с его мнимо-народными целями и с его октябрьскими плодами. Но не суждено было ему развернуться, а погибнуть позорно с клеймом: "измена" "священной" нашей Родине!
"Марш РОА" в исполнении хора "Валаам"
"Марш Русской Освободительной Армии"
Мы идём широкими полями,
На восходе утренних лучей,
Мы идём на бой с большевиками,
За свободу Родины своей.
Марш вперёд железными рядами
В бой за Родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
Мы идём вдоль тлеющих пожарищ
По развалинам родной страны,
Приходи и ты к нам в полк, товарищ,
Если любишь Родину как мы!
Марш вперёд железными рядами -
В бой за родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
Мы идём, нам дальний путь не страшен,
Не страшна суровая война,
Твёрдо верим мы в победу нашу
И твою, любимая страна!
Марш вперёд железными рядами -
В бой за родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
"Марш Русской Освободительной Армии"
Мы идём широкими полями,
На восходе утренних лучей,
Мы идём на бой с большевиками,
За свободу Родины своей.
Марш вперёд железными рядами
В бой за Родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
Мы идём вдоль тлеющих пожарищ
По развалинам родной страны,
Приходи и ты к нам в полк, товарищ,
Если любишь Родину как мы!
Марш вперёд железными рядами -
В бой за родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
Мы идём, нам дальний путь не страшен,
Не страшна суровая война,
Твёрдо верим мы в победу нашу
И твою, любимая страна!
Марш вперёд железными рядами -
В бой за родину, за наш народ!
Только вера двигает горами,
Только смелость города берёт!
